В одной из песен Юрия Визбора есть такие слова: «Помни войну! Это, право же, вовсе не странно – помнить все то, что когда-то касалось всех нас». Хорошие слова, правильные. Мы предлагаем ко вниманию читателя продолжение военной истории ковровчанина Владимира Комиссарова. Мемуары умершего ветерана о Великой Отечественной были недавно найдены его потомками и переданы в редакцию. До госпиталя – своим ходом«…Я пополз в канавку и лежал там. Ко мне подошел кто-то и записал мою фамилию. Потом ко мне поднесли еще раненых, привели раненого Багрова Бориса из нашего взвода. На наших глазах умер один тяжело раненный. Потом приехали подводы, уложили нас и повезли в санбат. Там нам сделали уколы от столбняка, дали поесть хлеба с маслом и мясных щей, потом погрузили в машину и отправили в тыл...
Провезли нас примерно километров 80 и ссадили. Мы очень ругались, что так относятся хладнокровно. Нам дали маршрут до госпиталя. Идите как хотите. Сказали, что очень близко. Нас было 40 человек... Прошли много деревень (наш герой на костылях. – Прим. ред.), а Малых Желтоух (место назначения. – Прим. ред.) и тут никто не знает. Решили заночевать в одной хорошей деревне...
Он был совсем мальчишка...В конце ноября наша дивизия была на Быховском направлении в Могилевской области... Нас долго водили и не знали, куда пристроить. К вечеру бросили в атаку... В этом бою мы много-много не досчитались в своих рядах. Из моего отделения погиб мальчишка. Он хоть с 24-го года, старше на год меня, но был такой маленький, что ему не дашь и 16-ти лет. Страшной смертью погиб он. Мы с ним лежали вместе, когда фрицы пошли в третий раз в контратаку. Они забросали нас гранатами, одна разорвалась впереди нас в пяти шагах и порвала на мне всю шинель. Оглушенный, я щупал себя и думал: живой ли? Живой! И вдруг меня поразили стоны умирающего. Он лежал, вытянув руки вперед. Я ощупал его и испугался: вся голова его была раздроблена и лица не было видно за запекающейся кровью. Я поневоле перекрестился...
При подсчетах потерь от батальона осталось человек 40, из нашего взвода выбыли почти все, даже комвзвода. Помкомвзвода стал на его место, а я на место помкомвзвода.
Неудавшаяся вылазка врага...Ночью после боя я топтался в своей ячейке, чтобы согреться. Ложился, лежал минут десять, снова вскакивал. Морозно. Около меня стоял ручной пулемет и еще мой автомат лежал. Прислушаюсь – все как будто бы тихо. Но вот вспыхнула ракета, и я перед самым лесом заметил фигуры крадущихся фрицев по направлению в наш тыл. Ударят в тыл и перережут нас всех! Когда эта мысль вспыхнула в моем сознании, я испугался, но не растерялся. Нажал на спусковой крючок – пулемет щелкнул, но не выстрелил. Я снова зарядил – он заработал. Я водил им по горизонтали. Ведь цели ночью все равно не видать. Диск кончился. Я зарядил второй... Гляжу, с нашей стороны начали кидать гранаты и стрелять. Потом стало так тихо. Мне было жарко...
Командир роты доложил батальонному об этом. Потом меня по приказу наградили... Помкомполка вышел к нам (нас было человек 8), сказал торжественное слово и вручил нам всем награды. Мне повесил медаль «За отвагу» и пожал руку. Это было 1 декабря 1943 года.
Отступать страшнее ...По нам били из «фердинанда», и мы стали отступать. Отступление – это большая страшная паника. Люди бегут, бросая все. Но сколько их остается лежать убитыми и ранеными! Нужно помнить, что потерь тогда вдвое больше. Когда мы снова сформировались (то есть собрались), от взвода осталось два человека: я и Соценко, а от роты четверо: я, Соценко, старшина и еще один боец. Командир роты остался на поле, раненный в ноги и грудь. С ним был комсорг. Я подошел к ним, хотел помочь, но он (командир. – Прим. ред.) строго велел нам отходить. Я, говорит, все равно скоро умру. И отдал комсоргу документы. Делать нечего. Наши уже далеко, а немцы идут цепью. Мы простились с ним. Ночью на возвышенности мы окопались. Поели за всю роту, напились пьяные. Когда выпьешь, становится веселее и смелее... В этот день четыре раза мы брали деревню Добушь и четыре раза сдавали ее. Это было 3 декабря 1943 года.
20 ран сержанта Комиссарова...Я снова забылся. Снова опомнился на операционном столе, кругом стоят врачи. Мне стало больно ногу, врач кромсал ее ножом, только кусочки мяса летели на пол. Я спокойно спросил, что он там делает, и стал оглядывать себя. Вижу: кругом я в ранах: обе ноги, рука, лобок, лицо у меня тоже завязано (описание телесных повреждений от осколков занимает полстраницы. – Прим. ред.). Я снова спросил и стал ругать их по матери. Они засмеялись, и врач сказал: «Выжил чертенок!»...
Кругом израненный, я ни о чем не думал, за что себя очень хвалю. Другим тяжелобольным что-то приходило в голову, от дум они и умирали на глазах у меня... Рука моя до того распухла, что была похожа на чурбак. Врачи, видя мое безвыходное положение и сами боясь делать мне операцию, эвакуировали меня в Климовичи, к специальному врачу, капитану Шкундину, у которого я лежал целый месяц. Нога моя стала пухнуть, рука ни на минуту не давала покоя мне, температура доходила до 41 градуса...».
Владимира Комиссарова возили по разным госпиталям в разных концах страны и сделали несколько операций. Тем не менее руку не спасли. С тех пор пальцы на ней, плотно сжатые в кулак, оставались без движения. Его комиссовали в 1944 году. Владимир Степанович вернулся в родной Ковров. Писал картины, столярничал понемногу – делал для них рамы, работал в фотоателье – ретушировал фотографии. Женился. Родилась у него дочка – единственный ребенок, потом внук появился – тоже единственный. Сам Владимир Степанович рассказывать о войне не любил, да и о двух заветных тетрадях от него самого никто не узнал. Скончался фронтовик на семьдесят втором году жизни. Помимо медали «За отвагу» он имел орден «Отечественной войны I степени», медаль «За победу над Германией».
Подготовила О. АРТЕМЬЕВА
