Сегодня даже при хорошем воображении трудно представить, как выглядел Ковров и Ковровский край лет 200 назад. И дело далеко не только в архитектуре – иной застройке улиц и отсутствии привычных вещей – асфальтовых дорог, электрических фонарей, железных дорог и прочих привычных вещей. Природа, местные ландшафты за два последних века претерпели большие изменения. И прежде всего это касается лесов. 
В старину нынешние окрестности Коврова были заняты в основном лесами трех типов. Во-первых, это были дубравы, которые росли по берегам рек, в том числе близ Клязьмы и в Клязьменской пойме. Видимо, стольный город Стародуб-Кляземский получил свое название не только по одноименному городу в Черниговской земле, но и в связи с наличием большого числа дубов на Кляземских берегах. Во-вторых, значительную часть ковровских лесов составляли сосновые боры. До сих пор те, кто приезжает в Ковров первый раз, удивляются: откуда у вас в центре города сосны? Сегодня, правда, последние ковровские сосны в городе сохнут и совсем скоро их в городе, к сожалению, не останется совсем. Но пока они зримо напоминают о прежде росших здесь роскошных сосновых борах.
Даже родовое прозвание предков князей Ковровых было – князья Кривоборские, связанное с какой-то местной особенностью находившегося в их вотчине сосняка. Сегодня для ковровчан привычно видеть в заклязьменской пойме в районе сел Малышево, Больших Всегодичей и соседних деревень обширные поля и пустоши, поросшие кое-где небольшими перелесками и кустарником. Кажется, что так было всегда. И трудно поверить, даже рассматривая исторические документы, что лет 200-150 назад именно Всегодическая волость специализировалась на лесной торговле.
Пример этих мест хорошо показывает, чем может обернуться непродуманная и сиюминутная деятельность по своду лесов и изменению местного пейзажа. Когда-то вокруг Больших Всегодич, в районе Крячкова и нынешнего поселка Гигант, произрастали вековые сосновые боры, богатые дичью, грибами и ягодами. В конце XVIII столетия, когда развитие торговли и промышленности потребовало большого количества строительных материалов и дров в южных безлесных местностях обширной Российской империи, предприимчивые ковровские купцы придумали, как использовать казавшиеся тогда неисчерпаемыми лесные богатства.
Принадлежавшие удельному ведомству и казне леса находились в ведении чиновников, с которыми легко было договориться за умеренную мзду. Господа чиновники, заинтересованные материально, продавали, точнее отдавали почти за бесценок, леса на вырубку местным купцам. А те, при помощи нанятых местных крестьян, зачастую своих же односельчан, ибо в купцы выходили тоже вчерашние крестьяне (Першины – из удельной деревни Ильино, Большаковы – из удельной деревни Широково Всегодической волости), нещадно вырубали вековые сосняки, а бревна свозили к речке Уводи. Там по течению бревна сплавляли до недалекой Клязьмы.
На этой, уже большой реке (гораздо более полноводной, нежели теперь) лесины связывали в плоты, частью из сплавного леса тут же изготовлялись баржи, барки и иные нехитрые речные суда. После чего все это сплавлялось вниз по течению Клязьмы в Оку, а оттуда – в Волгу. И уже в нижнем Поволжье и плоты, и те же барки зачастую шли просто на дрова, или же использовались в качестве материала для деревянных построек.
В районе Царицына и Астрахани наши сосны шли по немалой цене, а поскольку купцам они доставались почти даром, да и транспортировка обходилась за счет ничего не стоившей силы рек, то ковровские купцы в итоге оставались в хорошем барыше. И, удовлетворенно подсчитывая прибыль, присматривали новые боры вдоль извилистой Уводи, вновь стучали там топоры, и опять неторопливо вниз по течению плыли вниз по Клязьме, Оке и Волге барки и плоты из ковровского леса.
Так продолжалось несколько десятков лет. О возобновлении сведенных лесных угодий никто не заботился. Зачем? Любые лесные посадки требовали денег, а купцам тратиться на эти глупости, разумеется, не хотелось. Леса же и так много. На наш век, мол, хватит, а после нас – хоть потоп! На одно-два поколения купцов всегодических лесов действительно хватило. А потом – все! Лес кончился. Как неразумные кочевники вытоптали своими стадами на севере Африки прежде зеленевшие там обширные леса в огромную пустыню Сахару, так и в Ковровском уезде купцы-лесопромышленники неразумным, хищническим истреблением лесных богатств полностью изменили окружающий пейзаж и превратили северные окрестности Коврова в подобие Владимиро-Суздальского ополья. Только там лес свели из-за плодородной земли, которую выгоднее было обрабатывать, а под Ковровом просто из-за купеческой жадности безвозвратно изменили и пейзаж, и растительный, и животный мир.
Справедливости ради надо отметить, что не только купцы, но господа помещики из дворян не менее расточительно относились к своим лесным владениям. К примеру, писатель Борис Садовской так подвел итог жизни многолетнего ковровского предводителя дворянства Ивана Сергеевича Безобразова в своих мемуарах: «[Безобразов] имел в разных губерниях три тысячи душ, лет тридцать был предводителем в Коврове, прожился и переселился в Ардатов. Уездные остряки дали ему прозвище Иван Безземельный. Для ценза Безобразов купил у помещика Рахманова в Карколеях тысячу десятин срубленного леса за бесценок и получил новое прозвище: Иван на пеньках. Однако его выбрали в председатели управы. Охотился, но в старости стрелять ему мешал катаракт».
Не менее легко рассуждает в одном из своих писем о возможности продать купцам под вырубку принадлежащий ему лес помещик деревень Карики и Федюнино Ковровского уезда 1830-х гг. надворный советник Павел Иванович Хотяинцев. Этот барин служил в Министерстве иностранных дел в Петербурге, а в ковровские имения приезжал только для того, чтобы выбить из своих крепостных оброк, да продать очередной лес на порубку и сплав. В июле 1836 г. он писал жене в Петербург из своей ковровской деревни Карики: «...Я рубить велел мой лес [в окрестностях деревень Карики и Федюнино Ковровского уезда] и по Клязьме весной сплавлять в Вязники (город) и по заводам, где лесу всегда требуется много. Заправлять сим будет бурмистр и стряпчий Ковровского уезда Г-н Преображенский Иван Александрович, умный, бойкой. Он сам имеет фабрики и доходу с них 30 тысяч. Лицом похож на нашего бывшего барона Миллера, что меня вез из Москвы».
Подобное безобразие на территории Всегодической и отчасти Егорьевской волостей удельного ведомства стало возможным из-за безответственного отношения к государевому добру. Пикантность ситуации заключалась в том, что всегодические боры являлись собственностью императорской фамилии, и по большому счету ковровские ушлые купцы-лесоторговцы воровали сосны у самого батюшки-царя. Причем когда этот самый царь приезжал в провинцию, те же купцы готовы были отдать для государя последнее. Но царское добро в виде леса с самим государем у них, очевидно, не персонифицировалось.
Окончательно добили угодья по Уводи и частично по Клязьме первые ткацкие и красильные фабрики, которые стали активно развиваться в Ковровском уезде в первой половине XIX века. Промышленные стоки, особенно ядовитые отходы красильного производства, не только повывели всю рыбу в Уводи, но и сожгли всю окружающую растительность. Только много позже, когда большая часть фабрик и фабриченок перестала работать, а на оставшихся худо-бедно стали очищать стоки, утраченное частично восстановилось.
Со временем и в Коврове, и в Ковровском уезде стали куда бережнее относиться к лесным запасам. Доходило до того, что городской наплавной мост чинили из досок, которые добывались из разбитых купеческих барок. Те же всегодические крестьяне ко второй половине XIX века едва ли не взвыли, когда остались практически без дровяных лесов. Им, спустившим по Уводи и Клязьме (а работы на лесосеках считались выгодным промыслом и трудились там мужички с удовольствием) целые лесные дебри, теперь приходилось дорого платить за каждое полено для печки, за каждую жердь для ремонта амбара или крыши. А купцы просто сменили род занятий, переключившись на другую сферу рынка.
Николай Фролов
